СИМОН ТАКОЕВ
К Истории Революционного Движения на Тереке.
/По Личным Воспоминаниям/
История революционного движения в Терской области с её разно племенным населением при разнообразии бытовых условий и культурных достижений народностей представляет из себя немалый интерес.
Я давно задумал исчерпывающе изложить её не только схематически. Но и в связи со всей совокупностью социально- экономических условий и общественных группировок. К сожалению, постоянная напряжённая работа для этого не оставляла мне времени. Выполнять эту работу я надеялся в будущем, но настоятельна просьба товарищей дать теперь же свои воспоминания заставляет меня торопиться и дать калейдоскопический обзор, не теряя надежды, что все же историю революционного движения на Тереке удастся написать. Но это неизбежно.
Полную картину революционного движения на Тереке нам удастся получить по воспоминаниям отдельных товарищей, работавших на Тереке. Записав свои воспоминания, я вношу лепту в это огромное дело, отнюдь не претендуя на полноту изложения событий, эпизодов и роли отдельных товарищей по отдельным местам, городам и сёлам.
-//-//-
До 1902 года на Тереке я знал одиночек – народников и представителей чистого студенческого движения, составлявших пассивную оппозицию господствовавшему там произволу царских приставов, чиновников, казачьих верхов и полицейских.
Говоря о Тереке, я имею в виду города Владикавказ, Пятигорск, Грозный, народности Осетии, Кабарды, Ингушетии, Чечни и Балкарии, Казачество и города нынешней Дагестанской Автономной Республики – Петровск и Дербент. В сущности, главная моя революционная работа протекала в гор. Владикавказе, в Осетии и среди казачества, так что об остальных местах Терека буду говорить постольку, поскольку нас информировали товарищи, работавшие там. Каждый из нас был прикреплён к определённому району и поездки в другие места совершались по отдельным заданиям.
С социалистическим движением впервые поверхностно пришлось мне ознакомиться в Тифлисе в 1897 г., состоя в юнкерском училище, со слов моего брата Филиппа, воспитанника Учительского Института. От этого знакомства у меня получился сумбур, но оно создало во мне все же оппозиционное к царскому строю отношение. В конце 190 (последняя цифра совсем не видна) года в Ташкенте, будучи офицером и готовясь на аттестат зрелости, я брал уроки у Веденяпина/ соц.-револ., судившегося по делу эсеров и Шендрикова /соц.дем., находившегося в Ташкенте в ссылке.
По ходу своих занятий я близко сошёлся с гимназистами старшего класса и с некоторыми студентами из Харькова. Они под строжайшим секретом, даже друг от друга, давали мне прочтение прокламаций и хронику рабочего движения на Юге России. По поводу этих прокламаций я заводил разговоры и с Шендриковым и с Веденяпиным. Каждый из них освещал мне вопрос по-своему. Но больше всего меня поразило то обстоятельство, что Шендриков и Веденяпин, казавшиеся в повседневной жизни друзьями, по политическим вопросам нещадно ругали друг друга. Я помню, ка на ст. Ташкент мы с Веденяпиным встретили двух уволенных из депо за забастовку рабочих, и как он ругал Шендрикова, как виновника забастовки и увольнения рабочих. Тогда же в Ташкенте встретил и Керенского, отец которого был в должности попечителя Туркестанского учебного округа, и заметил, что он больше на стороне Веденяпина. Беседы с гимназистами и студентами разъяснили мне, что Веденяпин – соц.рев., а Шендриков – марксист. Несмотря на происходившие споры, я пока не мог самоопределиться. Через некоторое время в Ташкенте познакомился с одним дигорцем /осетином/ из села Христьянского Кокиевым, служившим на железной дороге конторщиком. Я стал бывать у него и встречаться с железнодорожными рабочими, которые в первое время, глядя на мою военную форму, относились ко мне недоверчиво; но затем под влиянием Кокиева, они привязались ко мне. От них то впервые я усвоил цели и задачи рабочего движения, смысл забастовок. Всегда, расставаясь со мной, они крепко накрепко наказывали мне не кланяться с ними при встрече и никому не говорить, что знаком с ними. Теоретическую обосновку всего слышанного от рабочих я получил из бесед с Шендриковым. К весне 1902 года я уже считал себя переродившимся и подготовленным соц.- демократом. Вёл беседы на политические темы с солдатами, из которых некоторые уже после моего отъезда участвовали в выступлении солдат с требованиями, окончившимися жестокой расправой с протестантами. После моего политического оформления Веденяпин махнул на меня рукой, и мы встречались уже очень редко.
Круг моих знакомых не ускользнул от внимания моего начальства и жандармов, хотя я старался казаться усердным служакой меня призывали и давали наставления по поводу знакомства со «шпиками»/вольными гражданами/. Один раз я чуть не провалился. Жена Веденяпина вынуждена была выехать в Россию/ здесь она впоследствии погибла, кажется, от бомбы, которую имела при себе/ я зашёл к ней на квартиру попрощаться и принёс ей яблоки.
Так как никого не застал, то оставил записку приблизительно такого содержания: «Был, никого не застал, оставил на столе яблоки. Симон.». Вслед за моим уходом нагрянули с обыском на квартиру Веденяпина и захватили и мою записку. Жандармы решили, что под яблоками следует понимать бомбы, и долго приставали к Веденяпину с требованием указать автора. Я был тотчас же предупреждён о случившемся и почистился. Веденяпин отговорился незнанием. Но пришлось несколько насторожиться.
Весной 1902 года я выдержал (экзамен) на аттестат зрелости при Ташкентской гимназии и сейчас же подал об увольнении меня с военной службы. Удалось мне освободиться к концу июля. И я уехал во Владикавказ, а оттуда в сел. Христианское, думая прожить там до отъезда в университет.
Я встретился с учителями Харитоном Уруймаговым, Михалом Гардановым, Бекмарза Туккаевым и студентом Георгием Кесаевым, очень молодым еще, участвовавшим в студенческом движении, подавшим большие надежды в смысле революционном.
Интеллигенция к тому времени была с достаточной полнотой знакома со студенческим движением. Сведения о рабочем движении почти не доходили, а если, то смысла рабочего движения не понимали. В сел. Христианском во всяком случае, я застал определённые оппозиционное, еще не оформившееся настроение. Условия в жизни Дигории были таковы, что здесь революционные идеи могли привиться. Помещики из фамилии Кубатиевых, Тугановых и др. держали в своих руках крупные и лучшие земельные участки, сдавая их в аренду, как плоскостным жителям, так и жителям горной Дигории. Мало того, по отношению к некоторой категории дигорцев дворяне-помещики вели себя, как самые настоящие феодалы. Строго различалась белая кость от чёрной. Дворяне-помещики открыто проявляли своё презрительное отношение к простым дигорцам и даже к интеллигенции, вышедшей из простой крестьянской среды. Администрация открыто поддерживала помещиков – дворян. Такое положение вещей создавало враждебное отношение простых дигорцев, как к дворянам-помещикам, так и к администрации. К тому времени развился в Дигории и мелкий торговый капитал; одни пустили его в ростовщический рост, другие открывали довольно крупные лавки, завязывали связи с довольно крупными российскими торговыми центрами. Скоро паразиты-дворяне задолжали ростовщикам и торговцам, которые опутали их, как пауки. Понятное дело, торговцы и ростовщики не щадили и простых дигорцев. Ростовщики и торговцы становились экономически сильнее, но помещики-дворяне всё же продолжали относиться к ним пренебрежительно, как к чёрной кости. И эта дворянская спесь, доподогревала ненависть к дворянам и у этих пауков. Появилась у дигорцев довольно значительная интеллигенция, по преимуществу учителя, которые в своей ненависти к эксплуататорам дворянам и к их покровителям – агентам царской администрации не отставала от простых дигорцев. Словом, в Дигории обстановка для пропаганды революционных идей была самая подходящая. Вот почему базой для своей революционной работы я выбрал Дигорию. Обо всём этом я имел долгие беседы с Харитоном Уруймаговым, Михаилом Гардановым и Бекмурза Туккаевым. Много говорили о социал-демократической партии, о рабочем движении. Они скоро убедились, что социал-демократия, руководящая рабочим движением, может иметь успех и в Дигории. Мы порешили, что будем группировать все недовольные элементы и разъяснять им политическую и аграрную программу социал-демократии. В этом году мне недолго пришлось быть в Дигории, так как нужно было ехать в университет, но я ехал с уверенностью, что эти три товарища сделают всё возможное. И я не ошибся. Результаты работы были самые блестящие, в чём убедился сам, когда в 1903 году возвратился из Москвы.
В августе 1902 года поехал в Петербург, но здесь меня не приняли в университет, так как Теркестанский учебный круг был прикреплён к Казанскому университету. Мне удалось поступить в Московский университет при содействии профессора Всеволода Миллера, известного исследователя осетинского языка. Здесь сразу попал в нелегальный студенческий кружок, в котором мы знакомились с программами политических партий. В этом кружке было человек 15-20, в том числе Георгий Кесаев, Ахмет Цаликов, Хаджи-Мурат Кануков, несколько курсисток из разных городов России, студенты – ставропольцы. В течении года я уточнил свои марксистские знания.
Как уже сказал, летом 1903 года вернулся в Дигорию в селение Христианское. Здесь уже образовалась довольно значительная революционная группа. Наши работники довольно смело на сборищах выступали с политическими собеседованиями и их слушали с охотой. Мы могли даже проводить свои планы через сходы. Словом, мы имели уже определённое революционное влияние на население. Главная часть нашей работы заключалась в том, чтобы членов нашего основного ядра политически развить и особенно тех, которые постоянно проживают в селении и соприкасаются непосредственно с населением, чтобы в наше отсутствие работа не приостановилась. Чтобы придать нашим работникам больше решительности, мы устроили маленькое шествие по улице с красным флагом. Помню, между прочим, в нём принимал участие, и студент Константин Гарданов /ныне беспартийный доктор/ Население в начале не поняло – в чём дело, но когда ему разъяснили смысл, то оно удивлялось нашей сумасшедшей смелости. О нашем красном флаге скоро заговорили во всей Дигории. Администрация спохватилась, но поздно: главные виновники из селения успели выехать. Тем не менее с этого времени в сел. Христианское уже повляются платные шпионы и временами наезжали жандармы.
Летом 1903 года мы решили открыть в сел. Христианском общественную библиотеку, чтобы иметь возможность, - помимо чисто самообразовательных целей для членов наших кружков, легально собираться. Возбудили соответствующее ходатайство перед администрацией, которая, считаясь с «крамольностью» села, чинила всяческие придирки, и вопрос об открытии библиотеки разрешили в положительном смысле, кажется, только летом 1904 года. Библиотека получилась довольно основательная. К сожалению, то, что мы создали в нелегальных условиях, в настоящее время отсутствует, - библиотеки этой больше нет.
В гор. Владикавказе в 1903 году наша работа проявлялась по преимуществу в расклейке по городу прокламаций. В эту работу удалось вовлечь и учащихся. Не могу забыть с какой восторженностью они на следующий день рассказывали о своих ночных расклейках.
До весны 1904 года я пробыл в Москве и Екатинодаре /Краснодар/. Весной 1904 года приехал во Владикавказе. Здесь к тому времени собралась группа местных соц. демократов. Соорганизован был Терско- Дагестанский соц. дем. раб. комитет. В него вошли: Ахмет Цаликов/ ныне – в лагере контрреволюции/, Егор Мамулов/ умер/, Михаил Егиков, Елена Коц, Лаврова, Ошуркова, Николай Гатуев, Я.К. Берман и я. Непосредственное участие в работах комитета принимали Тембол Дзагуров, Георгий Кесаев, Елбыздыко Бритаев и несколько учащихся осетин. Комитет немедленно же принялся за организацию кружков как в городе, так и в сёлах Осетии.
Так как из горцев в работе комитета принимали участие только осетины, то среди горских народностей у нас почти не было связи, за исключением одного ингушского села /Галашки/, где у нас был кружок из четырёх человек. Между тем, настроение в Ингушетии было революционное, и обстановка для работы была самая подходящая, так как здесь нажим царских чиновников и казачьих верхов принимал самые возмутительные формы. Но незнание языка связывало нам руки. Помню случай, когда под видом гостя мне случилось среди нескольких ингушей вести беседу о безобразиях, творимых царским самодержавием вообще и о насилиях и издевательствах над ингушским народом. Один из присутствующих пришёл в такое негодование, что выхватил пистолет и выстрелил в стол, на котором отчасти для отвода глаз была поставлена закуска. Словом, если бы нам удалось развернуть работу тогда в Ингушетии, то в 1905 год и в 1917 г. мы имели бы весьма значительную поддержку.
В городе кружки у нас были как среди рабочих, так и на Осетинской и Молоканской слободках. В последний особенно самоотверженно работал Николай Морозов под кличкой «молоканский поп», - он, кажется, в 1917 году был убит, не помню кем. Совершенно не поддавалась нашему влиянию Курская слободка, где имел огромное влияние известный черносотенец, кажется, Рагулин.
К лету 1904 года наши кружки во Владикавказе представляли довольно большую силу. В месяц раз, а иногда и два раза, нам удавалось устраивать массовки в лесу под видом пикника или прогулки. В смысле конспирации обстановка во Владикавказе была убийственная, так как он был гнездом отставных офицеров и чиновников, которых привлекала сюда дешевизна жизни. Заседания комитета большею частью приходилось устраивать или в скверах, или в подвалах. Одной из конспиративных квартир, местом встреч и хранилищем нелегальщины, была квартира и парикмахерская Платона/ Иобидзе/. Регулярной связи ни с каким центром у нас не было, литературу получали тоже нерегулярно. В этом отношении мы чувствовали себя вначале совершенно оторванными. С приездом к нам «профессионалов» - революционеров сперва «Марка! Из Москвы, затем «Гриши» /Грановский/ наша работа оживилась, связи были установлены, и работа наша пошла интенсивнее и планомернее. Приезжал к нам из Баку «Пётр», который связал нас с Баку. «Гурули»/ Севастий Рамишвили/ установил связь с Грузией. Благодаря всем этим работникам, наша подпольная жизнь стала бить ключём. Владикавказская публика начала чувствовать нашу работу. Расклейка прокламаций участилась, кружки молодёжи и рабочих увеличились.
Терско-Дагестанский комитет начал пользоваться определённым авторитетом среди оппозиционно настроенных учителей. Так, учителя Осетии решили объявить забастовку по мотивам и экономическим и политическим, но предварительно через меня они затребовали мнение нашего комитета. Вопрос был поставлен в комитете и получил по несвоевременности отрицательное решение с предложением учителям углублять работу и увеличивать пока число своих сторонников. Учителя подчинились решению комитета.
В Дигории наши кружки охватили почти все сёла, они росли количественно и качественно. И к лету 1904 года мы там считали себя массовой партией, приступили даже к революционному смещению правительственных старшин.
В остальной Осетии кружки наши имелись: в Батакаюрте /Владимировское/, в Заманкуле, в Хумалаге, в Эльхотове, в Ардоне, в Хидикусе, в Даллакаусском приходе, в Ногкау, в Алагире. Особенно большой кружок имелся в Батако- Юрте; на последней массовке, которую мне пришлось провести в этом селе, число членов кружков доходило до 70 человек. Особой активностью отличался Заманкульский кружок под руководством учителя Амурхана Собиева. В один из моих приездов туда кружок этот предложил мне для испытания наших сил устроить нападения на правительственные учреждения во Владикавказе, разобрать склад оружия и освободить арестованных.
Мои разъяснения, что сделать это равносильно объявлению восстания, а на последнее у нас нет сил, ни других возможностей, и что самодержавие воспользуется нашим выступлением в целях раздавить нас в стадии организации революционных сил,- не совсем убедили тх и предложили мне подумать над этим вопросом к следующему моему приезду.
Помимо обычных наших кружковых работ в 1904 году мы по всем нашим кружкам, а через них и среди всего нашего населения, провели большую кампанию по вскрытию сущности русско-японской войны. Не столько кружки, но и сельские сходы многих селений Осетии, не говоря о Дигории, выносили постановления о немедленном прекращении войны. Благодаря нашей работе, царское правительство не получало того царского подъёма, которого оно добивалось при помощи своих осетинских агентов. Наши кружки своими частичными успехами были того воодушевлены, что среди них господствовало общее мнение о том, что они могут всё повернуть. Нам приходилось их сдерживать. Влияние комитета было безграничное, его распоряжения выполнялись безапелляционно.
Работа в Грозном, среди нефтяной промышленности у нас не клеилась. У нас был там кружок не более 15 человек. Несмотря на то, что мы туда посылали несколько раз пламенного оратора, кажется, Георгия Кесаева, наш кружок не увеличился. Объяснили мы это тогда тем, что чистых пролетариев на промыслах было мало. Большинство рабочих тогда состояло из слобожан, для которых национальные и мелкособственнические моменты играли не последнюю роль. На станции Беслан, среди деповских, наш оратор Георгий Кесаев пользовался большим успехом. Мы же вели работу среди рабочих ст. Минеральные воды; не могу сейчас припомнить, кто именно там работал.
Работа среди казачества была самая неблагородная. Трудно было найти подход. Единственно, на чём выезжали это чрезмерная обременительность воинской повинности. При помощи т. Дзандара Такоева, работающего с 1904 года по сиё время, мне удалось с большим трудом создать кружки в станицах Николаевской и Змейской. В том же году начал с нами работать и тов. Кирилл Кесаев (Карамурза Кесаев прим. З. Алборты), известный своей борьбой с контрреволюцией и по сей день. Тем не менее наша работа создала определённое оппозиционное настроение и среди казачества, в частности по вопросу о бесконтрольном распоряжении со стороны казачьих верхов войсковыми суммами. Представители войскового начальства начали приезжать в станицы и предлагать открытие школ. Когда налаась пролетарская революция, то самые преданные нам в подпольное время казаки, как Макушов и др., не раз скрывавшие и развозившие нас, стали явно на сторону контрреволюции. Этот Макушов впоследствии убит в стычке с нашими товарищами из Ардонского политбюро.
В июне 1904 года меня, как офицера запаса, мобилизовали. Николай Гатуев, Елена Коц и другие члены комитета устроили заседание в Пушкинском сквере. Мы обсуждали вопрос, как мне отделаться от мобилизации. Долго думали и ни к чему не могли придти. Николай Гатуев предложил мне симулировать незначительную кражу, чтобы попасть в тюрьму. Остальные члены комитеты решительно воспротивились этому, боясь скомпрометировать меня на будущее время среди масс. Не нашли никакого выхода и решили мобилизоваться мне и повести работу среди войск. В июне же я выехал в Москву, где состоял на учёте. Из Москвы нас перевели в Рязань. Мне с батальоном пришлось направиться в Егорьевск, где только закончились. Предвиделись ещё забастовки, и я своему ротному командиру заявил, что на усмирение рабочих не пойду. Одновременно с этим мне удалось создать небольшой кружок из запасных солдат. Пришлось иметь очень острые стычки с некоторыми офицерами. Неожиданно перевели меня в Рязань, где стоял штаб полка. Через некоторое время меня назначили для занятий в полковой учебной команде. Здесь под видом сведений из географии в течении некоторого времени мне удалось вести с солдатами беседы об основах республиканского строя, но занятия мои скоро прекратились, так как меня бросили в Нижний Новгород для отправки на фронт. Мои собеседования в Рязани оставили все же след, о чём можно судить по письмам от солдат, которые я получал в Нижний.
К моменту моего приезда в Нижний стало известно, что в виду неблагонадёжности мобилизованных студентов их следует демобилизовать с тем, чтобы они вернули подъёмные. Я этим воспользовался.
Я освободился от военной службы и поехал в Москву, а оттуда во Владикавказ. Работа здесь приняла широкие размеры. Появились новые работники. В Пятигорске интенсивно работали: Лунин, Гурари и его жена, Берников; во Владикавказе – Лежава, которого по пальто мы называли «полосатый»; в Грозном – Иванов – железнодорожник, держащий связь с рабочими нефтяниками, и, кажется, Ильин.
Сейчас же по приезде я принял участие в аграрном движении, которое разрасталось. Началось оно в Дигории самовольной рубкой казачьих лесов. Областные послали для борьбы с порубщиками две казачьих сотни под командой подполковника Кулеша. Эти сотни под руководством Александра Такоева и Георгия Собиева были обезоружены, а сам подполковник Кулеш взят в плен и приведён в сел. Христианское. Власти чувствовали себя бессильны, и потому против такого «неслыханного восстания» ничего не могли предпринять. Мы, фактически, были хозяевами. Ежедневно нарушались нашими кружками в Дигории «священные права» собственности помещиков-бадилят, которые чувствовали себя в большой опасности, тем более что аграрному движению в Дигории начали помогать и другие осетинские сёла. Так, ардонцы под руководством Сосланбека Наскидаева/ убитого белогвардейцами в 1919 году/ с красными флагами двинулись на помощь дигорцам, рубившим помещичьи леса. Помещики призвали для своей охраны отряд ингушей. Это обстоятельство им помогло; так как это обстоятельство могло бы спровоцировать столкновение между ингушами и осетинами.
С кружками в Осетии у нас была постоянная и прочная связь. Елбыздыко Бритаев все время был в отъездах по инструктированию кружков; для этой надобности нами была приобретена лошадь, деньги на которую нам привёз из Пятигорска Х.Саухалов – один из активнейших революционеров – осетин. В Дигории мы окончательно завоевали / право/ считать себя массовой организацией, и мы там вышли из рамок кружковой работы.
Гекторгафы наши работали неустанно под руководством Тембола Дзагурова. Иногда при помощи наборщиков удавалось нам набирать прокламации в легальных типографиях. Была у нас и тайная типография, но она была весьма слабо оборудована.
Январский расстрел петербургских рабочих был нами освещён широко, и наши кружки, возмущённые этой расправой царского правительства, сделались ещё более активными. Началось систематическое изгнание правительственных старшин. Это обстоятельство вынудило наместника Кавказа командировать во Владикавказ, кажется, генерала Михайлова, который устроил съезд представителей сёл Дигории и Осетии. На этом съезде нам пришлось много поработать над созданием революционного настроения у делегатов, так как большинство из них были посланцами администрации. Нам удалось повести за собой часть съезда; эта часть делегатов предъявила требования об установлении института выборных старшин, о прекращении войны, о широком местном самоуправлении для Осетии. Другая часть съезда, под руководством известного Георгия /Гаппо/ Баева и иронских, и дигорских дворян, демонстративно покинула съезд и повела закулисные переговоры с генералом Михайловым, уверив его, что требования предъявлены «бунтовщиками».
Публикуется с сохранением текста и стиля автора.
Рукопись из архива музея имени Георгия Цаголова г. Дигора.
Фонд Симона Такоева.
1. Энеев
2. Марк /Дзега Авсарагов/
3. Назир Катханов
4. Сергей Киров
5. Б. Калмыков
6. Эсдирханов
7. Симон Такоев
8.Идрис Зязиков
